QRatorСнова мы в большой светлой комнате с высоким потолком и круглым столом посередине, у которого стоят солидные и элегантные стулья красного дерева, с сиденьями, обтянутыми красным шелком. Это конец ноября или начало декабря в конце восьмидесятых годов, и Лена снова собирает на день рождения Деда его друзей и родных. Идут годы, вот уже его нет тринадцать лет, пятнадцать лет, восемнадцать лет, но мы всё собираемся в его день, хотя друзей остаётся всё меньше. Но мы, его родные, по-прежнему тут: Лена, его сын, мой отец Михаил, которого в семье зовут Миша, его дочь Людмила, которую зовут просто Мила, моя мама, Галя... И самая младшая из нас — Милина дочка Марина.
Как мне не хватает сейчас всех них, как хочется снова оказаться в той большой комнате и слушать их голоса, их разговоры, их шутки. Тогда во мне было некое отталкивание, и я смотрел на них чуть свысока и как-то умышленно отдаляя себя от них. Приятия их жизни во мне не было. А сейчас такое тепло я чувствую, когда думаю о них. А ещё досаду, что плохо слушал, не обо всем спросил, не находил времени и желания, чтобы сидеть рядом и долго расспрашивать обо всём, что было, обо всех, кто были.
В то сумрачное, тягучее, стоячее время всё воспринималось не так, как сейчас. Настоящей письменной истории не было, в книгах по советской истории была скучная догма-ложь. А тут, в этой комнате с ярко светящей огромной люстрой, с мягко сияющими отражениями в гладких поверхностях мебели красного дерева, звучит устная история — из уст тех, кто её делал, в ней жил и участвовал. Тогда это было нечто вроде тайного знания. У, какие увлекательные вещи они все говорят за этим столом, эти люди, посвящённые в прошлое, как в тайну!
И снова возникает в их рассказах великий советский авиапром, собравший лучшие умы и лучших инженеров, авиапром, в котором были ЦАГИ и ЦИАМ, истребители Лавочкина и бомбардировщики Петлякова, КБ с длинными залами, где стояли в ряд чёртежные доски, и «шарашки», в которых за каждым заключённым ходил свой вертухай, награды в Кремле и ночной ужас. Снова возникает это обширное, наполненное людьми, чьи фамилии давали имена самолётам, пространство, в котором прожил свои очень быстрые, очень краткие, наполненные трудом и борьбой шестьдесят лет мой Дед.
В этой записи в основном говорит Семён Михайлович Алексеев, заместитель Лавочкина во время войны. Алексеев сидит спиной к окну, напротив меня, по ту сторону огромного стола. Присутствует здесь и жена Лавочкина Роза Герцевна. Иногда вставляет реплику Лена, иногда мой Отец. Мила в основном молчит, но однажды скажет.
В тот вечер Семён Михайлович Алексеев выглядел точно так, как на этой фотографии. Сходство удивительное. Кажется, даже пиджак был этот, только не было наград на нём. И тут, на фото, он серьёзен, а тогда много и благодушно улыбался. Я не знал, кто он, и тихо спросил об этом отца. «Зам.Лавочкина». Так я и думал долгие годы, что это была его единственная должность, а потом оказалось, что напротив меня сидел не только один из создателей Ла-5, но и главный конструктор ОКБ-21 (Горьковского завода), создавший после войны ряд уникальных самолётов, не пошедших в серию, и главный конструктор НПП «Звезда», где создавались системы жизнеобеспечения и спасения для полётов в Космос. Как почти все, работавшие на космос, Алексеев не светился на публике, и звезда героя социалистического труда была присвоена ему секретным указом. И вот он говорит.
Туполев был гениальный человек, конечно.
Он и Королёв сидели в тюрьме в Казани. Я его там посещал. (Прямо в камере?) В камере. Его один раз привезли на аэродром смотреть новые самолёты. Вот он с конвоем идёт по полю. Там стояли два самолёта конструкторов X и Y. Он уже проходил и на ходу вопрос: «Кто отвечает за этот самолёт?» — «Я!», — какой-то молодой человек у самолета дежурит. — «Передай своему шефу, чтобы поменяли место радиатора!» Почему радиатора? Что радиатор? Я не понимаю. У следующего он остановился, обошел весь кругом и что ты сказал на ухо Н. Тот смеётся. «Что он тебе сказал?» Потом мы все его спрашиваем. «Говно самолёт! Не полетит!»
Почему не полетит? Я потом ходил смотреть самолёт: почему не полетит? Никак не пойму! Почему он так сказал? Это был маленький самолёт, утяжелённый, с небольшой скоростью, он нам не конкурент, это ясно. Но почему не полетит?
И вот дошла очередь этому самолёту лететь. Я стою, смотрю. Лётчик дал газ полный, самолёт едет, но не взлетает. Он так сделал несколько пробежек, мотор ревёт страшно, но самолёт не взлетает. В конце концов подрулил на стоянку, лётчик вылазит весь красный и потный. Механик спрашивает: «Полные обороты дал?» — «А ты не слышал, как мотор ревел?»
А дело было в том, что они поставили на самолёт тяжелый двигатель. Нос опустился, лопасти почти касались земли. Тогда они подрезали лопасти, так что они только чуть-чуть выдвигались над двигателем и отбрасывали воздух прямо на кабину лётчика. Туполев это сразу заметил.
А у другого самолёта он увидел сразу, что радиатор и переднее колесо расположены на одной линии. Зимой, на грязной полосе, радиатор сразу забивался снегом, мотор не охлаждался, вынужденная посадка.
Он был смелый человек, как он себя там вёл… (Кто-то: «Он их не принимал»). Например, ведут его, он бумажку даёт конвоиру: «На, разомни мне, чтобы мне мягче было подтереть, тебе все равно делать нечего…»
(Мила, громко: «В чём же была его смелость? Он же всё равно на них работал. Если бы он действительно их не принимал, то не работал бы на них». Но, несмотря на то, что она говорит это очень громко, никто из сидящих за столом её как бы не слышит. Как будто она сказала что-то вообще к делу не относящиеся. Такая радикальная диссидентская логика вне их мира. Но Мила довольна, что сказала).
На одном совещании у министра он берет стул, садится прямо рядом с ним. Потом говорит: «Где у тебя вода?» — «Нет». —«Какой же ты министр, если у тебя даже воды нет!»
«Он из дома в одной галоше выходил!» (Лена)
Он любил выражаться, но при дамах всегда стеснялся. А при министрах, членах правительства — нет. Стоит и сыпет.
А им это нравилось. (Роза Герцевна Лавочкина).
ЛаГГ-3 был очень живучий самолёт. На одном совещании при Сталине выступал главный инженер ВВС и делал анализ новых самолётов. Сталин: «Пусть товарищ Лавочкин (Роза Герцевна: «Он его всегда по имени-отчеству называл») расскажет всем, как он сделал такой живучий самолёт!» Лавочкин встал и говорит: «А мы не делали. У нас само так вышло».
Потом они выходили и Шахурин его ругал: «Что ж ты, шляпа! Такой случай не использовал!» Наш конкурент Яковлев уж точно использовал бы.
Но Сталин это запомнил и всегда считал Лавочкина очень порядочным, честным человеком.
Роза Герцевна: Надо было повысить дальность истребителя. У Сталина совещание. Сталин трижды спрашивал Лавочкина: «Можете ли повысить дальность?» — «Не могу». Он так походит мягко перед ним и снова: «Можете?» —«Нет, я не могу. Разрешите мне тогда сделать другой самолёт». И объясняет, почему. Так вышел Ла-5.
Он потом говорил: «Там у Сталина есть две двери: одна ведёт домой, а другая…»
«До часу не спали. После часу они не ездили. Если раз приедут в подъезд, уже всё, второй раз не приедут».
«До пяти утра ездили». ( Лена)
Мы с Остославским изобрели такую летающую бомбу–ракету, носитель для атомной бомбы. Сделали чертежи, думаем: «Кому послать?» А это уже год 53-й, думаем, кто будет после Сталина? Решили – или Берия, или Маленков. Всё-таки Берия. И послали Берии.
Я уехал с женой отдыхать в Крым. Приходит телеграмма от Остославского: нас вызывают к Берии, приезжайте срочно. Меня жена отговорила. Я послал телеграмму: так и так, идите сами, я присоединяюсь к вашему мнению, вы всё сами знаете. Он пошёл. Берия ему показывает наш проект с отзывом. Остославский смотрит подпись: Берия. А это его сын — локаторшик. А надо сказать, что мы не поставили там локатора. Не знаю, может быть, это была ошибка. Но мы знали, что локаторы могут подавляться всевозможными радиоспособами. А у нас там под бомбой подвешивалась гондола, в ней человек, направляющий бомбу на цель и прыгавший с парашютом. Остославский говорит: «Я не согласен с отзывом!» — «А кто, по-вашему мнению, мог бы дать объективный отзыв?» — «Лавочкин!»
Я потом приезжаю, мне Семён Алексеевич говорит: «Ну что там, думаешь? Ты меня подставляешь! Что мне теперь писать: положительный отзыв, да?»
Сын Берии был очень тяжелый партнёр. Когда у него что-то не работало, он валил на нас, на самолёт.
Шахурин был великий человек. Он был уж не менее велик для победы, чем все маршалы. За три месяца перевести весь авиапром на Дальний Восток и давать продукцию!
Осудили троих – Шахурина, маршала авиации Новикова и Будникова, завотделом самолетостроения ЦК. За что? За обман партии. Якобы они занижали способности заводов в отчётах в ЦК. Шахурин занижал, Новиков принимал, Будников покрывал их.
А дело было в том, что, например, мы делали 15 истребителей в сутки. Наш завод в Горьком. Могли больше, но больше нам двигателей не давали. Делали столько, сколько получали двигателей. Например, 14 в тот же день лётчики облетают и примут, а у 15-го стрелка прибора стоит. Лётчик говорит: «Поправьте!» Там манометр сменить. Ну, это сделают той же ночью или на следующий день. В этот день выйдет 14 самолётов, а на следующий 16. И вот эти 14 вместе вместо 15 и считались занижением.
Отец: «Нет, не поэтому. Во время войны гнали как можно больше самолётов, на качество особо не смотрели. А после войны стали смотреть за качеством, а Шахурин давал машины прежнего качества, а Новиков их принимал».
Будников был молодой, красивый, всегда как гуталином начищенной, так и сиял от чистоты. Рубашки каждый день менял.
На коллегии министерства (Роза Герцевна: «В суде…») Яковлев выступал, обвинял Шахурина. Собрали всех генералов, конструкторов, за поддержкой. Все молчат. Один Лавочкин выступил в поддержку Шахурина. Шахурину дали восемь лет. (Отец: «Он на Колыме(?) был начальником огромный автобазы, в тысячу самосвалов»). После он вернулся и снова был замминистра.
Один раз я сижу в приемной и жду. И тут же сидит Будников. Я узнал его, хотя он был в телогрейке, ноги в солдатских обмотках. Лет пять он был после лагеря директором завода на Ленинградском шоссе. Пристрастился к бегам — там недалеко. Денег нет. Он бухгалтеру велел выписывать.
Несколько американских Б-29 сели у нас вынужденно на Камчатке. Все самолёты они взорвали, у них там было устройство на взрыв, а одно включали, включали — не вышло, не сработало. Попал к нам.
Сталин вызвал к себе Шахурина: надо сделать такой же. «Кто из ваших будет заниматься этим?» — «Замминистра Борцов(?)» — «Товарищ Борцов, если будут трудности, вы не стесняйтесь, беспокойте прямо меня» — «Я думаю, мы не будем вас беспокоить, товарищ Сталин, справимся сами». И уехал. Сталин сказал: «Он, кажется не понимает, что за дело, легкомысленный». Тот приехал к себе — и уже снят, ему говорят.
Туполев имел одно время в тридцатые годы открытый счёт. Чьи-то похороны. Бухгалтерия не выписывает денег. Пошёл к нему. «Сколько тебе надо?» — «Рублей 500». Достал записную книжку и выписал, в банк.
Мы запускали собак в космос и смотрели, что с ними потом будет. И вот Белка и Стрелка после этого ощенились.
Мы не знали, что выше 25 километров. А тут — 200! Королёв приехал и дал нам списанные боевые ракеты. В боевую часть мы устанавливали оборудование.
Хрущев решил подарить Кеннеди щенков Белки (Стрелки?) И во всей авиации объявили конкурс на лучшую клетку для них, чтобы везти в Америку. Я выиграл, моя оказалась наилучшей. Министр звонит: «Вези её к Никите Сергеевичу». Я поехал, на служебной «Волге», с шофёром. Он жил на Воробьевых горах, 40. Подъезжаю. Охранник, с маузером в деревянный кобуре, как в гражданскую. Никаких документов не спросил: «Пожалуйста, Никита Сергеевич вас ждёт, товарищ Алексеев».
У него кабинет такой, как ваши две комнаты. В книгах весь. (Роза Герцевна: «Он никогда ни одной не прочёл»). Он меня хорошо принял, приятное впечатление произвёл. О клетке он не говорил.
В разговор вступает Лурье. Так он назван в моей записи. Кто это — не знаю: А я сейчас вам расскажу, какие он шутки отпускал. Выставка легкой промышленности в Манеже. Я там был худрук, проводил его и показывал. У армянского стенда остановился, там две девушки. «Анастас, поди сюда!», — Микояну. «А ты говорил, что в Армении красивых девушек нет. Националист!» С Гомулкой: «Эй,Гомулка, поди сюда!» Это потом было закрытое письмо об этикете, стали в аэропорту руководители встречать, а раньше работник ЦК.
Яковлев первый сделал самолёт с металлическим крылом. А мы не могли себе этого позволить. ЯК требовал при перевозке таких тележек под крылья. А ЛА просто грузили на грузовик и везли. Тележки — лишние 50 – 70 килограмм.
Самолёт Яковлева АИР — Алексей Иванович Рыков. Яковлев был женат на дочери Рыкова. Письмо Яковлева в газеты — отказывается от жены, дочери врага народа.
Поликарпов был верующий. Перекрестил самолёт. Крестился на церкви. Чкалов — пьяница, дебошир. Он подпортил Поликарпову, сыграл свою отрицательную роль. Он считал, что война будет акробатикой — главное манёвренность. Поликарпов по его линии шёл. Оказалось уже в Испании, что главное — огневая мощь, скорость, потом и манёвр. Истребитель должен мочь уйти и догнать. Сталин Чкалова очень любил. Когда погиб, сказал: «Убили всё-таки».
Комментарий из сегодняшнего дня (апрель 2021):
Некоторые вещи в рассказе Семёна Михайловича Алексеева не находят подтверждения в современных источниках, но я всё равно их оставляю — как часть времени, мифа и общих представлений. Некоторые незнакомые мне фамилии я тогда записывал, не будучи уверенным в том, что правильно запомнил их, и отмечал свои сомнения вопросительным знаком. Он остаётся в тексте.
1. Ни в биографии А.С. Яковлева, ни в материалах, имеющих отношение к дочери А.И. Рыкова Натальи Перли-Рыковой, нет сведений о том, что она была женой Яковлева. Алексеев говорил об этом без тени сомнений, как о всем известном факте. Никаких подтверждений этой информации я не нашёл. Наталья Рыкова (1916-2004) была арестована в 1938 году и 18 лет провела в лагерях.
2. Большую часть срока заключения Алексей Иванович Шахурин провёл в СИЗО. Несмотря на то, что дело было закончено и он осуждён, его продолжали допрашивать. В камере у него был инфаркт. Где он провёл меньшую часть срока и руководил ли автобазой на Колыме или где-то ещё — мне неизвестно. В своих воспоминаниях Шахурин о послевоенных годах не пишет.