КОГДА СВЯТЫЕ ВХОДЯТ В РАЙ

Пятого января с утра я сунул опухшую от уютного новогоднего пьянства физиономию в монитор ноутбука. На уставленной елочками, мигающей цветными гирляндами Земле ничего не происходило: политики отдыхали, звезды шоу-бизнеса отсыпались, генералы доедали праздничные пироги, топ-менеджеры катались на лыжах в Альпах. Только одна маленькая заметка о ДТП привлекла мое внимание: в 3-м Крутицком переулке в результате выезда машины на пешеходный переход погиб человек. Ему было 68 лет. Его звали Вячеслав Амбарцумян.

Я вздрогнул, и новогодняя вялая праздность слетела с меня. Слава Амбарцумян! Полузащитник московского «Спартака», когда-то завораживавший мое детское внимание своими изумительно-мягкими движениями! Слава Амбарцумян, который в центре поля был элегантен, как на светском рауте! Другие работали с мячом, а Слава его гладил и ласкал, предавался с ним нежным утехам и виртуозным чувственным играм. В нем, во всей его повадке было что-то благородное, как будто этот сын армянского сапожника втайне был братом Шарля Азнавура. И я, тихим утром в начале года закрывая глаза, проваливался в прошлое и отчетливо видел отставленную руку полузащитника и закругленный мысок его старомодной бутсы. А душа его в этот момент уже поднималась в наши белые, тихие, сонные, русские небеса.

Финт Зидана, ох финт Зидана да финт Зидана! Да во дворе, где я вырос, человек пять делали это без труда и не считали за заслугу. Слава Амбарцумян пришел в большой футбол из дворового и тоже запросто делал финт Зидана тогда, когда знаменитый француз еще не родился. Почему-то в те времена этот трюк назывался «марсельская рулетка». Амбарцумян мог крутануться на месте так, что одна половина команды соперника бросалась ловить его влево, а вторая сломя голову бежала вправо.

Я пишу этот текст шестого февраля, в день, когда весь футбольный мир вспоминает жуткую авиакатастрофу, случившуюся пятьдесят лет назад в Мюнхене. Восемь футболистов «Манчестер Юнайтед» погибли, а бутылка джина, которую перед взлетом купил в магазине полузащитник Билл Фоулкс, не разбилась. Смотреть на фотографии погибшей команды больно и сейчас: какие честные лица у этих парней, какая уверенность во взглядах, какое достоинство в осанке!

5 февраля 1958 года. «Манчестер Юнайтед» перед своим последним матчем против «Црвены звезды».

На старой черно-белой хронике можно рассмотреть английскую публику 1958 года. Ну и не очень-то сильно отличались те англичане от нашего народа, собиравшегося на «Динамо»: такое же море кепок на трибунах, такие же длинные пальто, такие же грубоватые лица. Стадион молчит. Это первый матч «Манчестера» после катастрофы. На поле сейчас выйдут дублеры, которые в один день стали игроками основы. В ворота встанет Харри Грэг, который тринадцать дней назад окровавленным вылетел из разломившегося фюзеляжа, услышал плач двухлетней девочки, и снова полез в адскую тьму. Девочку он спас. В радиорубке стадиона техник ставит на магнитофон катушку, на которой записан голос тренера Мэтта Басби, говорящего о силе духа. Сам Мэтт в этот момент лежит в мюнхенской больнице под прозрачным колпаком. Он пробудет в больнице десять недель и выйдет на костылях. Камера скользит по лицам людей. Женщины в платках. Абсолютная, гробовая тишина. Безлюдное, четкое, точно вычерченное футбольное поле — прямоугольник для медитаций, на который направлены тысячи глаз. И каждый, глядя на это пустое, подернутое легкой дымкой тумана поле, может вспомнить тех, кто ушел.

Михаил Булгаков, еще один полузащитник московского «Спартака», был веса небольшого, роста малого и со светлой развевающейся шевелюрой. Вот такой неказистый и даже хлипкий, он носился по полю от одного его края до другого, встревая во все единоборства и влезая во все комбинации. Если мяч был у соперника, то он бегал за всеми соперниками разом, пытаясь в одиночку отнять у них мяч. Если мяч попадал к нему, он летел вперед — маленькое тело, большие бутсы, всклокоченные волосы, безумие во взгляде и невиданный, невероятный порыв!

Вообще-то так играют во дворе, а в большой футбол так не играют. В большой футбол играют с расстановкой, каждый на своем месте, помня, что сказал тренер, думая о плане на игру. Миша Булгаков если и помнил про план на игру, то только первые секунд десять. Потом игра захлестывала его, и он все забывал. Техника у него была своеобразная, а может, у него ее не было вовсе. Мне, глядевшему на него с трибуны, иногда казалось, что он ведет мяч сразу двумя ногами, хаотически ударяя по нему. Знатоки тактики и техники находили в его игре множество недостатков, но он все равно имел твердое место в основе: человек с такой самоотдачей воспламенял и взрывал игру!

Тот самый «Спартак». Михаил Булгаков второй справа в первом ряду.

Он был такой тщедушный, что казалось: вот сейчас центральный защитник соперника плевком собьет его с ног. Его, маленького и легонького, и сбивали с ног все кому не лень, а он тут же вскакивал и яростным петушком налетал на кувалд и громил, вызывая их на бой и требуя драки один на один. Партнеры его успокаивали и оттаскивали. А он себя в эти моменты не помнил и готов был драться с партнерами тоже. Однажды, душным днем, когда вся команда едва ходила по полю, Булгаков прямо с поля бросился к врачу: «Доктор, легким не хватает воздуха! Доктор, разрежьте мне горло!».

В «Спартаке» начала семидесятых он был штатный пенальтист. Он ставил мяч на точку и c серьезным видом начинал свой поход к центральному кругу. «Миша, хватит! — кричали ему с трибун. — Миша, стой! Миша, не добежишь!». Он не слушал и все уходил и уходил. Потом начинал разбег. Парализованный вратарь с ужасом и недоумением смотрел на маленькую фигурку, которая чуть ли не от центра поля, подпрыгивая и подскакивая, неслась к мячу, размахивая руками и вея всклокоченными волосами. По трибунам волнами шел смех, многие вскакивали. Но маленький полузащитник ничего не слышал, ничего не знал, ничего не помнил: в яростном порыве, в полном самозабвении он наконец добирался до мяча и бешено всаживал его в сетку!

Вот так же, припрыгивая и подскакивая, он бежал к окну своей квартиры на одиннадцатом этаже дома в Сокольниках. В команде Бескова этот непредсказуемый и не подверженный контролю полузащитник оказался не нужен. Он ушел и тренировал работяг на каком-то мясокомбинате. И я понимаю пустоту его жизни, в которой нет больше настоящего футбола, и его неприкаянность, и его отчаяние, и его безумную храбрость в тот прекрасный августовский день, когда он, разбежавшись, с криком вылетел в окно.