СПАСАТЕЛЬ КАН

Оливер Кан — вратарь «Карлсруэ», «Баварии» и сборной Германии. Восьмикратный чемпион Германии, победитель Лиги чемпионов, обладатель Кубка УЕФА. Чемпион Европы 1996 года, серебряный и бронзовый призер чемпионатов мира. Рост 188 см., вес 91 кг.

Когда Оливер Кан в голубой футболке, черных трусах и белых гетрах выходил на свой последний матч, в воздухе сгустилось одиночество. Сто тысяч человек глядели на него в этот момент с трибун, двадцать один игрок ждал его в центре поля, а он спокойной размеренной походкой шел по широкому подтрибунному проходу, и ничего не менялось в его жестком, волевом лице. Это было одиночество вратаря — человека, поставленного на последнюю черту, чтобы спасать.

Оливер Кан был немецким спасателем двадцать лет подряд. Иногда, в последние годы, мне казалось, что он играет уже не против соперников, а против самого времени. Взлетали на вершину таблицы одни команды, рушились другие, крутились на карусели своей судьбы тренеры, зажигались звезды, гасли звезды — а в воротах все стоял и стоял этот светловолосый крепкий мужчина с незабываемым лицом. Все, с кем он начинал в 1987 году, давно ушли. Уже не было на поле ни Шолля, ни Циге, ни Эффенберга, ни Заммера, а Кан все отбивал мячи в мощных, решительных бросках.

Кан начинал играть в мире, судьбы которого решали Рейган и Горбачев. Они уже перешли из актуальной политики в учебники истории, а он все играл. За то время, пока он стоял в воротах, появились персональные компьютеры, мобильные телефоны, интернет, клонированная овечка Долли и бен Ладен, а исчезли Советский Союз, ГДР, немецкая марка, террорист Карлос, автомобили «Трабант» и «Запорожец». А он все играл. И не просто играл, а, как какой-то мастодонт, все наращивал и наращивал свою силу, так что его бицепсы научились выносить давление времени, а мозг обрел способность невероятно быстрых реакций.

Сила и воля были его отличительными чертами. Он никогда не был так изящен в воротах, как Дасаев, никогда не отличался эксцентричными пируэтами, как Пфаф, никогда не поражал статью, как Шмейхель. В нем не было ни надежности Яшина, который грузно расхаживал по штрафной, как крестьянин по своему наделу, ни свирепости Шумахера, который был готов убивать нападающих. Он просто был сильным, надежным, упорным мужчиной, который не менялся в лице в момент опасности. С одним и тем же выражением лица он падал в ноги нападающим и вставал, прижимая мяч к груди, и доставал его из сетки, и уходил с поля победителем, и уходил с поля побежденным. В нем была твердость воина, умеющего не меняться в лице, что бы ни случалось.

Он не был любимцем судьбы, которому все мячи сами собой летят прямо в руки. Он допускал страшные ошибки и получал ужасные удары. В финале Лиги чемпионов он пропустил от «Манчестера» два мяча в тот момент, когда победа уже была в кармане у «Баварии». В финале чемпионата мира он в броске неловко отбил мяч перед собой, и бразилец Роналдо тут же добил его в сетку. Кан и тут не менялся в лице, оно было у него жестким, словно его вырезали ножом из дерева, но какие же глаза бывали у него в эти секунды! Он вставал — он никогда не лежал долго в отчаянии, как это делают иные вратари — и в глазах у него была такая глубокая, такая невыносимая пустота. И было непонятно, как он сможет жить после этого дальше.

Но иногда его вдруг словно разрывало от чувств, которые набухали в нем, как лава в вулкане. И тогда он был яростен и страшен. С искаженным лицом, с набухшими жилами на шее, с выброшенным вперед кулаком он бросался вперед и испускал крик, достойный Тарзана или Кинг Конга. Этот бешеный Кан, Кан с разинутым в вопле ртом, безумный Кан, готовый ради победы отдать все силы своего мощного тренированного тела и всю страсть своей души, был живым олицетворением самоотдачи в мире, где так много симулянтов и посредственностей. И я любил его такого. Не только я: на трибунах во время его последнего матча сотни людей поднимали над головами картонки с написанными от руки словами: «Спасибо, Олли!»

Этот властный и отчаянный вратарь Кан оказался слишком могуч для той молодой немецкой сборной, которую создавал Юрген Клинсман. Кан был словно гиря, которая в одиночку перевешивает десяток маленьких гирек. Он был слишком, чересчур значителен в компании молодых людей, игравших в новый немецкий футбол. Клинсман понял это и, желая устранить перекос и создать сбалансированную команду, убрал Кана из ворот и поставил туда его давнего конкурента Лемана. Кан стал вторым вратарем — участь, которую этот прирожденный боец считал для себя невозможной. Второй вратарь Кан? Ричард Львиное Сердце не умеет сидеть в запасе, и для Геракла не подходит участь дублера.

Весь мир видел, с каким благородством выносил это испытание Кан. Он терпеливо сидел на скамейке запасных, верный командной дисциплине и вратарской лояльности, и только в глазах его была грусть. Весь мир видел, как он подбадривал Лемана и жал ему руку. Это не была дешевая игра на публику, потому что люди, подобные Кану, не играют на публику. Это был тот цельный, сильный, мужественный Оливер Кан, которого не смогли сломать ни пропущенные голы, ни травмы, ни даже потеря места в воротах сборной.

Я смотрел его последний матч по немецкому каналу ZDF. Кан уходил, набросив на плечи флаг своей родной «Баварии». Камера последовала за ним. Он долго шел по белым подтрибунным коридорам, и я отчетливо слышал такой знакомый, такой привычный звук. Это стучали по полу шипы его адидасовских бутс. Потом он зашел в раздевалку, с треском отодрал липучки с запястий и стянул вратарские перчатки. Он залпом выпил стаканчик сока взял еще один, но до конца пить не стал. Сел на скамейку у стены, опустил свою светловолосую голову и сидел так несколько секунд, опять одинокий, в своей потной, запачканной майке. А потом поднял голову и сказал в камеру с какой-то очень необычной для него — потому что чуть-чуть растерянной и даже жалкой — улыбкой: «Ну все, хватит».